– Кто вы, сударь? – удивленно воскликнула женщина, попеременно переводя взгляд то на выпавшего из окна мертвеца, то на своего спасителя. – Вы же… один из них!

– Я не из них, – отрешенно ответил тот. – А честь, отвага и готовность пожертвовать собой ради другого всегда для меня ценнее, чем жизнь какого-то негодяя, стреляющего в спину.

Эльф спешно опустился перед потерявшим сознание наемником на колени, четкими и умелыми движениями сломал и выдернул из изувеченного тела все четыре стрелы, затем достал что-то из висевшей на поясе сумки и приложил к первой кровоточащей ране.

– Ведриг? – непонимающе пробормотал очнувшийся вдруг Томас. Он едва дышал от боли, но тем не менее пытался быстро-быстро моргать, чтобы отвести морок. – Хватит шутить, это уже не смешно. Немедленно превращайся обратно!

– И, кроме того, – продолжил господин Жаворонок. – Кажется, мы знакомы…

Солнечные лучи понемногу согревали вымершую, опустевшую улицу. От трупа, что лежал недалеко от опрокинутых фургонов, настолько несло ужасом и смертью, что никто так и не решился даже прикоснуться к нему, не говоря уже о том, чтобы пошарить по карманам в поисках чего-нибудь ценного. Лицо умершего не выражало ни боли, ни ярости, ни сожаления – оно застыло в такой же бесстрастной маске, каким было при жизни. Смерть, словно скупой и ленивый художник, лишь подчеркнула утонченную аристократичность черт и оттенила его мертвенную бледность. Обычно говорят, что гибель никого не красит, но здесь явно был не тот случай, пусть даже это была и нездоровая, мертвенная красота. Именно такими мраморными красавцами, согласно суевериям, ложатся в свои склепы вампирские лорды, но этот эльф все же был смертным, и его душа вот-вот готовилась расстаться с исторгнувшим ее телом.

На лицо покойнику бесцеремонно опустилась черная птица. Ей совсем не было дела до того, что у других вызывает омерзение и страх. Она прилетела за добычей – отщипнуть лакомый кусочек плоти и проглотить – на что еще может годиться мертвая падаль вроде этой? В черных птичьих зрачках застыло холодное безразличие, граничащее с безумием.

Ворона с видом заправского фата степенно прошлась по лицу мертвеца, почистила когтем клюв, заглянула в раскрытый рот, примерилась к подернутым поволокой глазам. Птица каркнула, внезапно что-то припомнив, – оказывается, она была здесь не просто так. Прежде чем наполнить мертвечиной желудок, ей предстояло поймать того, кто нарушил слишком много законов на тойстороне.

– Ты готов, эльф? – Ворона повернула голову, смотря сверху вниз, куда-то мимо широко распахнутых глаз покойника.

– Готов к чему? – спросил мертвый.

– И почему все спрашивают подобные глупости? – делано возмутилась птица. – Уж кому, как не тебе, знать, к чему тебе следует подготовиться. Пойдем, эльф. Я покажу тебе путь.

– Постой! Птица! Куда ты меня ведешь?! Таким, как я, там не место! Мое посмертие в Чертоге Тиены! Мне не сюда!

– Поздно. Здесь, как ты можешь заметить, только одна дорога…

Глава 11

Чернолесье и безумцы

Накануне Лебединой Песни

Лес Хоэр. Глубокая чаща

Мелкий, но неприятный, как непрекращающаяся насмешка, дождик моросил не переставая вот уже второй день. Лоскуты серых туч нависали над ольховыми кронами, и создавалось впечатление, что их сюда намеренно смели со всего неба огромным помелом.

Пятеро промокших до нитки и непередаваемо злых личностей сидели у корней большого дерева на берегу расходящегося кругами зеленоватого пруда. Они кутались в плащи, набросив на головы капюшоны. Накрытые попонами кони стояли здесь же, привязанные к широкому стволу. Путники не отличались хорошим настроением, ведь они уже столько времени блуждали по лесу, и неизвестно вообще, удастся ли им в будущем куда-то выбрести. Все эти дни они продирались через колючий кустарник, затопленные болотной жижей распадки и вездесущие буреломы. Путешествовать через густой лес – занятие не из легких; воздух то и дело оглашался скрипучим старческим ворчанием и кряхтением, а то и вовсе крепким словцом для пущей убедительности. Надо сказать, что здесь, в самой глубине заколдованного леса, любое брошенное ненароком слово обретало своеобразную плоть, подчас весьма неприятную. А уж какие тут только слова не звучали… Можно сказать, у любого кровожадного духа или проголодавшегося монстра, который мог оказаться поблизости, попросту дико разболелась бы голова, или что у него там еще может болеть, если бы он ненароком решил вслушаться в постоянные перебранки путников. Поэтому ничего удивительного, что от столь неприятных в общении личностей даже хваленая хоэрская нечисть старалась держаться подальше.

Недаром еще в Элагонской Школе их шумную компанию метко прозвали «Склочным кольцом» – во всем Ронстраде вряд ли возможно было найти пятерых столь острых на язык и несносных по характеру чародеев. Конечно, тут же возникает вопрос: как столь смертельно опостылевшие друг другу люди все-таки умудрялись работать вместе и тем самым уживаться между собой? Ответ был донельзя прост: ни с кем другим они и вовсе не смогли бы ужиться, и альтернативой столь надоевшему всем им обществу была лишь еще более неприглядная перспектива скитаться по миру в гордом и бесконечно ненавистном им одиночестве. Ведь каждый из этой магической пятерки больше всего на свете любил почесать языком, а как известно, разговаривать с самим собой – верный способ свихнуться. Даже для волшебника.

Сейчас они решили немного передохнуть, став на привал у пруда. Один безуспешно пытался разжечь костер, второй вовсю его критиковал, тем самым, конечно же, никак не облегчая товарищу задачу; трое остальных сидели и молча глядели на происходящее, стуча зубами от холода и сырости.

– Аллайан Ветрокрылая, чем я тебе так не угодил?! За что обрекла ты меня на скитания с такими товарищами?! Да кто же так делает? Кто так делает?

За спиной пытавшегося разжечь огонь путника мельтешил из стороны в сторону, точно сквозняк, выискивающий щели, невысокий человек с длинными, по-мышиному серыми волосами, которые сейчас будто бы жили собственной жизнью: постоянно лезли в глаза и рот, залепляя лицо и всячески распаляя и без того скверное настроение. Невидимый ветер восстал против своего повелителя, волшебника Ворчливого, поэтому тот и пытался облегчить собственные неприятности постоянным ворчанием.