Но если в исходе противостояния Неллике не сомневался, то во всем остальном сложившаяся ситуация приводила его в тихую ярость – предатель, один из его ближайших соратников, был все еще жив. Эта презренная тварь еще дышала и продолжала путать его планы, отравляя тем самым ему жизнь. Больше всего на свете саэграну хотелось убить всех шестерых, пусть даже пятеро из них окажутся невиновны. Злость эта полыхала в его душе, не находя выхода, ведь внешне он оставался спокоен и вежлив с каждым из них. Останавливало одно – именно такой исход будет означать полную победу его врага. Не того, что затаился рядом, а другого – истинного. Нет, он не безумец, чтобы отрубить себе обе руки, оставшись ни с чем. А значит, назойливую мышь все же придется выманивать из норы, вместо того чтобы обрушить на нее весь холм целиком.
Мотив. Мотив! Только сейчас Остроклюв понял, что начал действовать не с той стороны. Весь день он пытался спровоцировать изменника, заставить его совершить неверный шаг и тем самым выдать себя. Но этот путь зыбок – под подозрение неизбежно попадают другие, не все из стражей действуют безупречно, почти каждому есть, о чем сожалеть и что от него скрывать. У настоящего предателя, в отличие от остальных, должна быть причина. С какой стати кому-то из старших стражей его предавать? Ненависть? Зависть? Личная неприязнь? Смешно. Подобное не возникает на пустом месте, он бы почувствовал изменения в отношении к себе с чьей-либо стороны. Богатство? Власть? Да что вообще мог пообещать эльфу теальский баронишка, судьба которого уже предрешена? Если предатель не полный болван, то пойти на посулы правителя людей он не мог. Любой Дом из Конкра с легкостью может предложить ему больше… Да! Вот же он, ответ!
Остроклюв даже прошептал слова благодарственной молитвы Тиене за ниспосланное разуму просветление. Теперь кое-что вставало на свои места, как нужные куски цветного камня в разбитом панно. Изменник предал его, но вовсе не Танкреду Теальскому. За спиной негодяя стоит кто-то из лордов Конкра. Кто-то, чей посланник и попал на обед к Черному Лебедю этой ночью! Это была вовсе не жертва, хоть отсутствие одежды и нанесенные птицей раны ввели его стражей и его самого в заблуждение.
Усмешка исказила утонувшее в сумерках худое лицо. Понять своего врага – уже наполовину победить его. Эльф поддел ногой одинокий камень и пнул его в застывшую воду. Тот плюхнулся почти беззвучно – странно, по антрацитовой глади и не подумали расходиться круги.
За 7 дней до Лебединой Песни
Окраина леса Утгарта, деревушка Тирсби. Баронство Теальское
Под угрюмыми сводами деревенской часовни было непривычно тесно. Люди стояли и сидели на лавках настолько плотно, что детей приходилось брать на руки, дабы вместить всех желающих. Часовня внутри представляла собой вытянутый прямоугольный неф, оканчивающийся скругленной восточной частью – апсидой – и выступающим из нее венцом трех капелл, в каждой из которых во мраке застыли статуи святых: Бриниана Праведника, Трейве Меченосца и Джона Мученика. Под сводами царил сумрак; свет масляных лампад и свечей был не в силах его развеять, а кадильницы и вовсе не горели, лишь тлея и заполняя часовню запахом священного ладана. Два ряда по восемь толстых колонн проходили от врат и притвора до восточного фронтона и пресвитерия, помогая стенам удерживать покатую черепичную крышу, которая регулярно давала течь и требовала ремонта. В Ронстраде храмы чаще всего посвящались Хранну, покровителю королевства, этот не был исключением, поэтому над его входным портиком располагался барельеф в виде меча, направленного клинком вниз и обвитого колючим стеблем розы, а на каменном постаменте алтаря возлежали символы бога-воителя: ритуальный меч, удивительно походивший на настоящий боевой, но вырезанный из вяза, и чаша-потир с клубящейся в ней бледной дымкой; оба предмета тонули в ковре из розовых лепестков.
Немолодой приходской священник из Тирсби, отец Тилл, подчиненный дайканской епархии и тамошнему епископу Генриху де Бизу, служил здесь ежедневные мессы, по мере сил своих неся слово божье в темные крестьянские души, благословляя, охлаждая людские сердца или же, напротив, разгорячая их для праведных деяний. Сейчас же проповедник не выглядел готовым поделиться с деревенскими жителями своим бесстрашием и искренней верой в то, что бог защитит и оборонит, поскольку нельзя разделить с кем-нибудь то, чего не имеешь сам.
Обычно прихожане расходились сразу после вечерней службы, но сейчас люди отчего-то не торопились идти по домам и продолжали сидеть, словно ждали от отца Тилла еще одной проповеди. Священник только что закончил вечерню словами отпуста, прощального благословения, но никто из прихожан не двинулся с места, все по-прежнему молча взирали на застывшую подле дубового пюпитра фигуру в черной рясе. Тот небольшой участок пресвитерия, где лежали на постаменте бессмертные символы Хранна, являлся самым освещенным местом в часовне – лампада, свесившаяся на цепи со сводов, походила на комок света, притягивающий к себе немигающие взгляды, словно насекомых в ночи.
– Дети мои, примите благословение отца нашего Хранна, да защитит он всех вас! Меч и Роза! – Голос священника дрогнул. Невзирая на канон, он решил еще раз попрощаться с прихожанами, ведь как любил поговаривать его преосвященство Генрих Дайканский: «Слишком много благословений быть не может». – Идите, дети мои. Хранн с вами.
– Примите у меня исповедь, отче! – раздался голос Питера Брека по прозвищу Заплата, башмачных дел мастера из деревни. Что-что, но в грехах каяться, было прекрасно видно, он сейчас хотел меньше всего: в той резкости, с которой прозвучало его прошение, нельзя было не уловить страх и острое желание найти повод, чтобы задержаться под священными сводами. Рядом с пожилым мастером сидели его жена, дородная женщина лет сорока, и трое детей. Младшему из мальчишек было не более десяти лет, старшему – почти пятнадцать.
– Помилуйте, разве сегодня воскресный день или Благая Седмица? – Священник сжал корешок Святого Писания так крепко, что у него даже побелели пальцы. – Час вечерни отошел. Идите, дети мои, идите, не призывайте беду…
– Да что ж вы, не видите?! Он же сам боится! – прокричал кто-то у самых врат часовни.
Там находился притвор, небольшая часть церкви, которую нельзя было пересекать неверующим, оглашенным, различным отлученным, вроде цыган, людям, уличенным в преступлениях, подозреваемым в ведовстве и нищим. В темном проеме входной арки, прислонившись спиной к одной из начальных колонн и опираясь на кривой ивовый посох, стояла высокая фигура; на голове ее высилась остроконечная шляпа с широкими полями, которую говорившая даже не подумала снять, когда переступала порог святого места. Отец Тилл недовольно поморщился, не в силах скрыть своих чувств. Так вести себя в божьем храме могла только Полли Уэнелли по прозвищу Кривая Ива. Все знали, что, потеряв мужа под Дайканом, эта молодая женщина утратила и всякий стыд: не расчесывала волосы, намеренно пугала деревенских детей жуткими россказнями, разводила черных котов, говорят, что даже якшалась с лесными духами и промышляла наговорами, в общем – ведьма. И куда только старейшина смотрит?!
– Что ты такое несешь, женщина?! – возмутился рыжебородый Том Греммер, человек набожный и состоятельный: одних коров у него три, а уж коз и баранов – так по десятку. С пятью малыми детьми все хозяйство сам держит – жену-то, говаривают, сгнобил, работать заставлял с утра до ночи, она и сбежала от него, бедняжка, в Страну-Без-Забот, мир ее праху. Впрочем, может, ничего такого и не было, а померла его Хелен от лихорадки болотной. Зависть людская, она и не такое придумает.
– Что я несу? – ядовито скривилась Полли, исказив свое довольно симпатичное лицо. – Да то и несу, что только выйдет из лесу кошмарное лихо, так Храннов хлыщ в свой погреб-то и залезет и там вином монастырским зальется по самые уши! Позабыв, к слову, обо всех вас… его детях…
– Уймись, ведьма! На святого человека клевещешь…